[Bagirka]

(некоторые имена и фамилии изменены)


Гоар было 15 лет, когда ее скоропалительно сосватали 30-летнему соседу, вдовцу Месропу Адамяну, у которого было двое детей, и его жена умерла родами, разрешившись третьим. Поговаривали, что роды были преждевременные, вызванные избиением, и что ребенка еле удалось спасти. Но в конце военных сороковых, в деревне на берегу Севана, где полная семья была залогом успешного ведения хозяйства, люди с пониманием относились к таким "мезальянсам", и Гоар вошла в семью с двумя детьми и новорожденным - со всеми вытекающими из этого последствиями, включая сельский быт, суровый климат и самодура-мужа.

Она была девушкой крепкой, рослой, волевой, с зычным грудным голосом и гордым профилем. Взгляд ее чернющих глаз был пронзительным и властным, создававшим атмосферу безапелляционности с любым, кто бы с ней ни общался. В хозяйстве она была на удивление расторопна и энергична. Талант предпринимательства у нее был врожденный. Она сама ездила на базар продавать рыбу и картошку, сама там же делала все покупки для дома. Дом, двор, дети, сарай, коровник, даже ворота - все будто говорило о твердой и умелой хозяйской руке. Месроп при этом не производил впечатления счастливого мужа. Люди же поговаривали: "Поделом ему, нашла коса на камень".

Через год Масроп умер, провалившись под лед. Говорят, был нетрезв, но это уже детали. В деревне и среди родни пошли разговоры о том, что уж кто-кто, но Гоар-то наверняка, даже в условиях послевоенного дефицита мужчин, даже с тремя (не своими) детьми на руках - еще успеет поставить на ноги детей, а потом счастливо выйти замуж, родить своих собственных. Известно даже о тех, кто сватался к ней, но, увы, безуспешно. Женщина посвятила себя детям, хозяйству, дому, семье. Потом дети выросли, дочери вышли замуж, и Гоар осталась с сыном, с младшеньким, тем самым, родив которого, умерла жена Месропа.

Аво рос болезненным, избалованным, с несносным характером, - но - как ни странно - на редкость добродушным, смешливым, сентиментальным, и вся родня относилась к нему нежно и снисходительно. В конце шестидесятых Гоар и Аво решили переехать в Арташат, куда их вызвал один из многочисленных братьев Месропа, Ваге, считавшийся к тому времени самым богатым человеком в районе, хотя успел отсидеть за какие-то финансовые махинации. Он был единственным из детей своих родителей, получившим высшее образование, - закончив Ереванский Нархоз. Судя по всему, конфисковали у него далеко не все, ибо, даже после освобождения, он все еще оставался самым богатым и (теперь уже) авторитетным арташатцем.

При всем при этом Ваге, с противоположность своему покойному брату Месропу, был человеком мягким, очень благообразным, любвеобильным, души не чаявшим в своей семье, детях, а также племянниках, в числе которых был и рябой Аво, пасынок Гоар. Как только они прибыли в Арташат, Ваге приобрел им дом с садом, и у Гоар появилась возможность развернуться во всю мощь своего предпринимательского таланта, - ведь в Кяваре она могла торговать только картошкой, сыром, мясом и рыбой, а тут - Араратская долина, собственный сад, фрукты, домашние заготовки, самогон ... "Я верну тебе все до копейки за этот дом" - решительно заявила она деверю, и через несколько лет не только выполнила свое слово, но и сыграла роскошную свадьбу своему пасынку, сосватав ему - без его согласия и скорее даже против его желания - молодую учительницу Марго, - не отличавшуюся привлекательной внешностью, но умную, трудолюбивую и энергичную, - наподобие самОй Гоар.

Нужно было знать Гоар лично, чтобы понять, что ни Ваге никак не мог бы отказаться от выплаты ею долга (который он, впрочем, просто положил в сберкассу на имя Аво, вызвав тем самым возмущение своей жены Гаяне, которая не замедлила известить об этом Гоар, и та попросту впоследствии купила на эти деньги машину в подарок на свадьбу одного из сыновей Ваге, что вполне устроило сварливую и на редкость скупую Гаяне), но и Аво не мог бы увильнуть от навязанного матерью брака. Матерью - потому что никогда у него не было другой матери, кроме Гоар, - которая матерью как таковой никогда не была. И вот, когда состоялась свадьба Аво, Гоар получила предложение руки и сердца от одного из родственников, заметивших на свадьбе молодую, стройную, эффектную свекровь с густой копной умело уложенных каштановых волос с красивой проседью. "А кто будет помогать им в хозяйстве и в воспитании детей?" - это был аргумент, начисто исключавший все дальнейшие разговоры о том, чтобы создать собственную семью.

Аво и Марго жили вполне достойно, народив троих детей: двух дочерей и сына - точь-в-точь по примеру Месропа. Семья вела сельский образ жизни, хотя дом стоял в черте города Арташат. Держали скот, причем не только коров, но и овец и поросят, не говоря уже о птице. В подвале устроили цех для изготовления спиртных напитков: с завода (по знакомству через Ваге, разумеется) приобретались этикетки, бутылки, полуфабрикаты... Марго бросила работу в школе и всецело присоединилась к семейным делам, ставь тенью и подобием своей энергичной и предприимчивой свекрови. Аво запил. У него создалось ощущение неприкаянности: его почти ни о чем не просили, ничего ему не поручали, или же поручали недостаточно, - во всяком случае, у него не было необходимости работать, - зато была новенькая Волга и возможность ездить по многочисленным родственникам и жаловаться на свою горькую судьбу.

Риторика этих жалоб порой доходила до абсурда: "Ни она (Гоар), ни Марго не из нашей семьи, они нам никто, а захватили полностью все дела в семье Адамянов. Все деньги нашей семьи - в руках чужих людей!" Когда ему напоминали, что Марго - мать его троих детей, и что Гоар пожертвовала своим личным счастьем, чтобы вырастить и вывести в люди детей мужа, рябой Аво начинал материться и кричать, что все это не имеет значения. Затем, протрезвев, он снова превращался в веселого, обезоруживающего своим заливистым смехом добряка, которому все прощалось, и на него попросту стали смотреть как на юродивого.

СтОит ли говорить, что даже в самые тяжкие годы блокады семья Гоар не бедствовала. Этого просто не могло быть по определению. При взгляде на эту осанистую женщину - до конца жизни не утратившую свою эффектность - создавалось ощущение, что она может диктовать свою волю не только людям, но и обстоятельствам. Многие ее недолюбливали за прямолинейность, безапелляционность, принципиальность, громкую властную речь, а также за пронзительный взгляд, который давал повод некоторым считать ее ведьмой. Принимая гостей, она угощала их по высшему разряду; дома у нее было тепло даже в блокадные зимы; она стелила гостям лучшую перину, предугадывала малейшее их желание, - но мало кто любил ходить к ним в гости. Эта женщина никогда не улыбалась. Может быть, она вообще не была уверена, что улыбаться - это право каждого?...

Итак, до самых роковых девяностых работали Гоар и Марго в поте лица, создав идеальные возможности всем детям: были репетиторы по музыке, точным наукам, иностранным языкам, дети учились на одни пятерки, закончили школу с золотыми медалями и - "как ни странно" - своими знаниями поступили в лучшие вузы Москвы, включая Московскую Консерваторию. На днях мне написала внучка Гоар, дочь Аво и Марго, моя троюродная сестричка, Гоарик, вышедшая замуж за эстонца и живущая ныне в Таллинне. Написала, что бабушки больше нет.

Когда я буду в Армении, я непременно посещу могилу Гоар и буду долго вспоминать самые яркие впечатления, которые у меня остались на всю жизнь от общения с этой самоотверженной амазонкой, женщиной, никогда по сути не жившей женской жизнью, но своей волей, характером и энергетикой создавшей атмосферу идеального матриархата, когда нет места ни избалованности мальчиков, ни самодурству мужчин, ни зависимости от них, - зато есть уют, достаток, безграничные возможности для детей и добрая - да, именно добрая память!

[Romina]

Баги, а это про твоих родных?

[Bagirka]

Ага, с бабушкиной стороны по отцу.

[Alexey]

Багир, а фото её есть? :ah: Интересно так посмотреть на эту девченку. :ah:

[Bagirka]

Элла родилась в начале шестидесятых в большой деревенской семье в одном из сел района имени Камо, в простонародии именуемом Гавар. Она была старшей и самой красивой из сестер: румяная, белокожая, с пышной светло-каштановой шевелюрой и с большими, зелеными миндалевидными глазами на нежном личике. Семья была малообразованная, мать и отец едва закончили восьмилетку, а Элла и ее братья с сестрами - десятилетку. Несмотря на редкую красоту, Элла до 26 лет оставалась незамужней, тем самым невольно препятствуя своим братьям и сестрам в обзаведении семьями: существовала то ли негласная, то ли вполне себе согласованная традиция, чтобы дети женились и выходили замуж по старшинству. Эмма отказывала тем немногим, кто к ней сватался. Она не часто показывалась на людях, не любила шумных компаний, любила оставаться одна, читать книги, и вообще, очень натянуто вписывалась в образ послушной деревенской дочери, которая бы вышла замуж за того, кому бы ее сосватали родственники.

Однажды в село, в гости к своим родственникам, соседям Эллы, приехала семья бакинских армян, состоявшая из родителей и троих детей, двое из которых были уже взрослыми ребятами, ровесниками Эллы. Отец семейства, чьи родители когда-то переехали из этого села в Баку, почти ежегодно привозил свою семью на родину предков, знакомил с родственниками, с бытом сельчан, с природой родного края. Дети любили купаться в Севане, на берегу которого располагалось село, любили ходить с пастушками на пастбища, есть те же дикие травы, что и сельские ребятишки, дышать кристальным воздухом и пить парное молоко. Теперь же, когда дети уже совсем взрослые, визиты к родственникам обрели еще одну заметную грань: нужно знать традиции, чтобы догадаться, что при встречах родственников в Армении главной темой разговора всегда становились судьбы неженатых-незамужних детей. Так в один вечер и решилась судьба Эллы.

Увидев Сейрана, и узнав, что он из городской семьи, девушка, к удивлению родни, давно привыкшей к ее капризам и придирчивости, моментально, не задумываясь, - дала свое согласие, и через две недели в Баку состоялась пышная свадьба в лучших традициях бакинских армян середины восьмидесятых. Что касается Сейрана, то он, с детства выросший в атмосфере, создававшейся отцом, был влюблен в Армению и все армянское, и потому ни на минуту не задумался, когда увидел яркую красавицу Эллу, которая сильно напоминала ему Принцессу Диану, будучи при этом намного красивее и нежнее коронованной особы. Он был уже наслышан в своей семье о том, что девушки в селах Армении кроткие, нежные, послушные, терпеливые и трудолюбивые, но он уверял родных, что просто от одной встречи с ней глазами он разглядел в ней своего человека.

Ожидания Сейрана и его семьи полностью оправдались. Элла оказалось милой, тихой, доброй и во всех отношениях замечательной снохой для свекра и двух свекровей (матери и бабушки мужа) - и невесткой для юной золовки-школьницы и ровесника-деверя. Хотя в семье было принято говорить по-русски, она всегда обращалась к старшим по-армянски, а с золовкой пыталась научиться русскому. Они были прекрасными подругами. Когда по телевизору показывали интересный фильм или сериал (например про Михайло Ломоносова), они сидели рядышком и шептались, когда Элла переспрашивала золовку о той или иной реплике, звучавшей с экрана, а та ей кое-как объясняла. Однако, и в Баку Элла зачастую отказывалась "выходить в свет", далеко не каждый раз ездила с семьей на пляж, изредка ее удавалось уговорить поехать на день рождения очередных кузена или кузины мужа, - чаще любила оставаться дома и читать, - когда семья куда-то уезжала.

Через несколько месяцев после свадьбы Элле стало плохо. Ее свекровь, врач, обрадовалась было предположению, что это признаки беременности. Девушку моментально обследовали в учреждении, где работала свекровь. Беременности не обнаружили, но обнаружили необходимость сделать кардиограмму. Каково же было удивление медиков, когда они хватились сердца там, где оно должно было находиться! Однако, увидев в низу живота девушки два шва от аппендицита (один слева, другой - справа) - поняли, что у нее зеркальное расположение органов. Конечно, это не трагедия, и свекровь прекрасно понимала, что большинство людей с такими признаками могут вести нормальный образ жизни, - но причины недомоганий Эллы необходимо было выявить в любом случае.

Золовка вернулась из школы и увидела свою мать лежащей в одежде на убранной покрывалом кровати, окруженную сестрами и парой соседок - сочувственно качавшими головой. "Мама заболела?" - спросила она сразу всех. Женщины просто посмотрели коротко на девочку и снова на ее мать, будто не уверенные, стОит ли рассказывать ребенку о случившемся.

- Элла больна, она не может быть ни женой, ни матерью, - коротко ответила мать, поправляя повязку на лбу и даже не глядя на дочь.
- Чем больна?
- Она не будет долго жить. Это Ереванская болезнь, - ответила свекровь.
Женщины сочувственно причмокнули.
Девочки была наслышана об этой болезни, потому что ей уже довелось побывать на похоронах нескольких родственников в Армении, которых унес этот неизлечимый недуг.
- Ей нельзя было выходить замуж, и ее семья этого не могла не знать. Они вырезали ей здоровый аппендикс, - почти у всех, кто так болен, вырезан аппендикс, потому что боли в животе принимают за аппендицит.
- Они просто выдали ее замуж, чтобы открыть дорогу другим детям, - тяжеловесно высказалась одна из соседок, и все присутствующие понимающе закивали.

Когда ближе к вечеру свекровь дозвонилась до председателя колхоза деревни, к которому вызвали родителей Эллы, чтобы выяснить все недоразумения, те наотрез отрицали болезнь своей дочери и ссылались на "перемену климата", "непривычное питание" и даже "чересчур активного мужа", а Элла, наблюдая за этим разговором, выхватила трубку у свекрови и, плача навзрыд, заявила, что ей надоело все скрывать, и что она скажет правду.

Элла пролежала несколько недель в бакинской больнице, где ее обследовали лучшие врачи республики. "Почему ее выдали замуж? - недоуменно вопрошал свою коллегу, свекровь Эллы, - известнейший специалист в этой области, доктор Джавадов, - Она не может быть ни женой, ни матерью, ни любовницей. Ей надо было дать спокойно дожить свои недолгие годы" - заявил он.
"Лечить там нечего. Только поддерживать - и то до поры до времени. Отправляйте домой, ей там будет лучше", - сказали специалисты в Ереване.

Когда через год после похорон Эллы семья ее мужа в очередной раз приехала в гости в родное село, шел 1988 год. Они собственно приехали, чтобы их дочь-выпускница попробовала поступить в вуз в Ереване, так как в поступать Баку уже не имело смысла, ибо семья собиралась в любом случае скоро переехать в Армению. Мать Эллы зашла к соседям и пригласила своих несостоявшихся родственников в свой дом. Она предложила забыть все разногласия, просила прощения, объясняла, что не могла поступить иначе, не решалась разглашать недуг Эллы, чтобы не помешать счастью остальных детей, да и надеялась на чудо, ибо видела, как была счастлива дочь, выходя замуж. Некоторые старухи говорили даже о случах, когда после замужества "эта болезнь" проходила, и они надеялись и на такое "чудо". Слава Богу, за пару лет после замужества Эллы все ее здоровые братья и сестры успели благополучно жениться и выйти замуж.

Дома она показала тетрадки Эллы, которые та писала в последние недели жизни. Она писала, что если бы ей пришлось прожить такую же жизнь, она бы все равно согласилась выйти замуж за Сейрана. Она была счастлива, она любила, она жила в красивом и необычном месте, в уютной и просторной квартире, ее все любили и уважали, и что будь она даже здоровой, - она бы ни за что не вышла замуж в деревне, а ждала бы именно такого парня, как Сейран. Она писала, что считает себя самой счастливой: ведь всего того могло и не случиться. У нее, оказывается, было много стихов. Родители почему-то считали нужным скрывать литературные способности дочери от посторонних. Теперь же они со слезами на глазах делились с бакинскими родственниками всем, что Элла писала. Мать Эллы читала ее стихи, в которых дочь упрекала своих родителей в том, что они дали ей яду, произведя ее на свет, - но благодарила их за то, что этот яд убивал ее медленно, настолько медленно, что она даже успела вкусить простого человеческого счастья. Она согласилась на ложь, скрыв свою болезнь от семьи будущего мужа, - она просила у него прощения в своих стихах за эту ложь, но спрашивала его: ведь ты не жалеешь о том, что было? Ведь мы были счастливы! Я знаю, ты сойдешь с ума, прости меня!

"Я не могла не показать вам эти стихи и записи, - говорила мать Эллы, - она ведь там обращается почти всегда только к вам, только к вам! Посмотрите вот, даже к вашей дочке: "испеку для моей красавицы-золовки тортик на ее шестнадцатилетие, и она никогда не забудет меня, и никогда меня ни в чем не упрекнет. Она - девушка, и она всегда меня поймет."

На другое утро, вспоминая эти строки, звучавшие дрожащим голосом несчастной женщины, юная золовка плакала навзрыд у могилы Эллы, лишь изредка поднимая глаза на ее изображение в подвенечном платье с охапкой цветов - на холодном черном мраморе.