[Bagirka]

Рассказ, который был опубликован в молодежной газете "BraVo" в 1993 году за авторством некоего Фила Бенси, хотя, конечно, написала его ваша покорная служанка на закате своей студенческой жизни в Ереване.


Девятое Посвящение или Много теплых дней впереди

Вряд ли она до конца понимает и осознает, насколько я люблю ее. Потому что всю силу своего чувства я не могу ни объяснить, ни показать ей. Слова почти всегда бывают бессильны выразить истинную картину. Когда я пытаюсь в очередной раз говорить ей о своей любви, она всегда мрачнеет и отвечает, пряча взгляд: «Какая может быть любовь… на восьмом-то году совместной жизни? Это уже не любовь, а… привычка и смирение».
«Привычка и смирение…» - услышал я и на этот раз. Потом она, бросив на меня отуманенный вином взгляд, идет к окну, за которым уже не видно ни успокоившегося после грозы моря, ни скрытых тучами светил ночного неба, ни прибрежных скал, грозных и прекрасных в своей недоступности.
Она любит море. Она говорит, что в прошлой своей жизни была обитательницей морских бездн, и что ей знакомы самые затаенные уголки морского царства. Я ей верю. Потому что она похожа на море. Она унаследовала от него цвет своих глаз и свои прекрасные, иссиня-черные волнистые волосы, которые я просто обожаю. И потом, я никогда не мог предсказывать ее. А это также одно из загадочных свойств моря.
Когда я, подойдя к ней сзади, сжал ее плечи, я почувствовал, как по ее коже пробежал холодок. И ясно увидел, как вздыбились нежные волоски на ее руках. Мои ладони соскальзывают с ее плеч и ныряют под передние края ее ночной рубашки, нащупав сочные и упругие груди. Ладони мои сжимаются, и я слышу еле уловимый стон. Ее голова бессильно опускается не мое плечо. Глаза медленно закрываются, вздрагивают ресницы. Прильнув губами к ее шее, я зажимаю ее в тисках своих рук настолько сильно, что мне кажется, я слышу, как хрустнули ее ребра.
- Мне больно, Карем, - слышу я.
Я зарываюсь в ее волосы и бормочу:
- Пусть тебе будет больно за то, что ты такая бесчувственная.

Да, она бесчувственна, как… море. Она никогда не отвечала на мои ласки и не говорила мне, что хочет меня.
- Ты не понимаешь меня, Карем. Меня никто, никто не понимает.
Ее слова трогают меня, я ловко подхватываю ее на руки и иду к кровати. Бережно уложив ее на разворошенную уже постель, я в который раз твержу ей, что люблю ее сильнее, чем кто-либо когда-либо, и что никогда и ничто не заставит меня ее покинуть.
Потом мы занимались любовью, а вернее будет сказать – я занимался, потому что она была неподвижна и вяла как всегда. Но я привык любить ее такую, и именно от нее, от такой, - и ни от кого другого – я получал исчерпывающее наслаждение. Уверен, что если бы я сразу после оргазма вышел из нее, отвернулся к стене и захрапел, ее бы это нисколько не возмутило. Но я никогда так не делал, даже сегодня, когда все мои мысли заняты чердаком…

Анисса засыпает. Я тихонько встаю, беру фонарь, и… оказываюсь на чердаке, где я вчера утром совершенно случайно обнаружил какой-то дневник. Автором его был некий Орми. Утром я не успел ничего прочесть, так как Анисса окликнула меня. А вот теперь я могу спокойненько полюбопытствовать… тем более, что некоторые записи оказались весьма интересными для меня.




Из дневника Орми.

16 августа.Я счастлив. Мне в жены досталась самая красивая девушка нашего побережья. И это не преувеличение. Анисса прекрасна, как ангел. Это самая лакомая конфетка, о которой мечтало все мужское население острова. Она похожа на море. Она подарила мне восхитительную ночь любви. У меня никогда не было такой темпераментной любовницы. В какой-то момент ее физическая сила и выносливость настолько поразили меня, что мой восторг соседствовал с каким-то странным жутковатым чувством. Ее страсть не слабее, чем страсть моря в бурю. Но я люблю ее больше, чем море… да, хорошо сказал. Тем более, что это правда…

21 августа. Сегодня Анисса не пойдет со мной на море. Ей нездоровится. Я хотел было остаться с ней, но она, зная, что я не могу ни дня прожить без моря, настояла на том, чтобы я шел купаться, но попросила меня вернуться поскорее. Ей не нужно просить меня об этом: я и сам бы вернулся гораздо раньше, чем если бы мы пошли вдвоем. Мне очень жаль, что сегодня в мою сторону не будут обращены недоумевающие взгляды, в которых можно было ясно прочесть: «Черт возьми, ну и повезло парню! Досталась же ему!.. Такая!..» О, мне доставляет несказанное удовольствие видеть, какое сногсшибательное впечатление производит моя жена на всех присутствующих, будь то жители нашего городка или приезжие…

22 августа. Вчера на пляже мне так и не удалось побыть одному: выйдя из воды, я увидел, что в непосредственной близости от моего места расположилась молодая незнакомая женщина в слишком уж открытом для наших мест купальнике – явно приезжая.
- Осторожнее, - улыбнулся я, отряхиваясь и отдуваясь, - вы сейчас сядете на мою сорочку, и мне не в чем будет идти домой через весь город.
Она вскинула на меня взгляд своих чуть ли не прозрачных голубых глаз и, ничего не сказав в ответ, грациозно отодвинулась, выдернув из волос шпильку.
На ее плечи и спину высыпались густые белокурые волны волос, и я не смог скрыть своего восторга.
- Ваши волосы похожи на морские волны…
Посмотрев на меня пристально, она искусно выдержала паузу и ответила вопросом:
- А вы всегда сравниваете женщин с морем?


23 августа. Вчера Анисса чувствовала себя превосходно. Но, к своему немалому удивлению, я вдруг поймал себя на том, что и сегодня мне неплохо бы пойти на море одному.
Анисса вчера ни о чем меня не спросила: ни о том, почему я не вернулся с пляжа скоро, как обещал, ни о том, куда я девал свое полотенце, ни о том, где я был до самой ночи. Странно, что и я, возвращаясь домой от Ифады, был совершенно спокоен: я ничего не придумывал, не пытался заготовить для Аниссы пару-тройку фраз, которые могли бы ее успокоить и оправдать в ее глазах мой слишком поздний приход.
Я и сегодня не хочу, чтобы Анисса шла со мной на море. Потому что сегодня там будет Ифада. И я хочу ее. Однако, я вижу, как Анисса, весело мурлыча какую-то мелодию, небрежно складывает свои пляжные принадлежности в сумку. Мне немного не по себе.
- Анисса, девочка… я думаю, что после того недомогания тебе следует отдохнуть еще пару дней, прежде чем ты снова пойдешь на море.
Ничего не подозревая, она с благодарностью смотрит на меня и, улыбаясь, отвечает:
- Ну что ты, милый! Ты умница, что беспокоишься о моем здоровье, но мое недомогание прошло бесследно. Меня просто слегка тошнило, вот и все. Я лопну со скуки, если проведу еще один день, не встретившись с морем.
И она стала напяливать свою широкополую шляпу. Я вдруг почувствовал невесть откуда взявшееся отчаяние.
- Пойми, малыш, ведь это могло быть вызвано чем угодно, скажем – беременностью. А если ты действительно беременна, то тебе вряд ли можно купаться в природном водоеме. Поэтому, пока ты не покажешься врачу, не посоветуешься с ним, в море тебе нельзя. Понимаешь, крошка?
Я говорил ласковым, заискивающим, убедительным голосом, который был нов не только для нее, но и для меня самого. Анисса застыла на минуту с опущенной в сумку головой, потом, подняв голову и вздохнув, пожала плечами:
- Как ты скажешь…

24 августа. Странно. Я всегда считал себя однолюбом. Упаси боже, я и не допускаю мысли о том, что больше не люблю Аниссу. Но никогда не подумал бы, что могу одинаково желать двух женщин одновременно. Возможно, я и посмеюсь над этой своей записью лет этак через тридцать. Или через неделю, когда Ифада собирается уехать из наших мест. Но сегодня, сию минуту, я не чувствую никакой разницы между своим отношением к Аниссе и к Ифаде. Обе настолько прекрасны и бесподобны в своем обаянии, что мне иногда приходит в голову идиотская мысль познакомить их друг с другом. Но в данном случае, поскольку Ифада замужем, думаю, будет легче и мне, и им обеим, если они ничего не узнают о существовании друг друга. Ифада уверена, что я свободен и обещает мне, что теперь будет приезжать сюда ежегодно, в последние две недели августа. Чтобы я знал, где и когда ее увидеть. Что же касается Аниссы… она, конечно, неспокойна: ее смущает мое упорное нежелание брать ее с собой даже после того, как она побывала у врача и узнала, что беременности нет. Ей, конечно, подозрительны мои бесцеремонные предупреждения о том, что вернусь очень поздно. Ее, разумеется, удивляют странные случаи то пропажи, то появления моих солнечных очков, которые я якобы «потерял» вчера на пляже, а сегодня совершенно случайно «нашел» там же. То же самое можно сказать и о часах, и о полотенцах, которые я столь неосторожно забывал у Ифады, а она заботливо приносила их мне на другой день. Короче, Анисса ни о чем меня не спрашивает и старается скрыть свои подозрения, хотя, будь я на ее месте, я непременно закатил бы скандал, а еще вероятнее – выследил бы неверного супруга и поймал бы его на месте, возможно даже под видом «невзначай». Впрочем, откуда у меня уверенность, что Анисса не следила за мной?

25 августа. Сегодня я решил вернуться домой очень скоро, даже не побывав у Ифады. Этим своим «жестом» я мог убить сразу двух зайцев: дать Аниссе повод усомниться в своих подозрениях, а также узнать, дома она сейчас или же вышла следить за мной. Оказалось, что я сделал весьма предусмотрительный шаг, так как дома ее не оказалось. А через четверть часа после моего прихода Анисса появилась. Она была крайне смущена и сказала мне, что заходила к Иозе, своей подруге по колледжу. Тогда я, не без иронии в голосе, спросил, а была ли она у Иозы, скажем, вчера или позавчера.
Ее глаза на долю секунды вспыхнули зеленым огнем. Потом она, не говоря ни слова, бросилась прямо мне на шею и вцепилась чуть ли не намертво.
- Я люблю тебя, Орми. Несмотря ни на то. Понимаешь?
Я ничего не ответил ей по этому поводу.


26 августа. Как это ни удивительно, но чем больше любви, преданности и покорности проявляла ко мне Анисса, тем большее удовольствие я испытывал, причиняя ей страдания. Мне кажется, что эта черта присуща всем мужчинам в той или иной степени.
Сегодня она даже не пыталась проситься со мной на пляж. Ей казалось, что она вчера дала мне понять, что ей все известно. Но я не собирался сдаваться. Строить из себя невинного куда более интересно. Чем не развлечение! Когда я собирался выходить из дома, Анисса вдруг в отчаянии произнесла вполголоса:
- Боже мой, ну когда же это, наконец, закончится!
- Что – это? – спросил я с издевательской ноткой в голосе и сразу же вышел.

27 августа. Потрясающе нагло с моей стороны. Жениться на девушке высшего сословия, будучи представителем среднего, да еще старше ее на десять лет! Поселиться в ее доме. Жить за счет ее доходов. Каждую минуту убеждаться в том, что она любит тебя до умопомрачения. Навсегда забыть о своем пыльном прошлом с помощью ее любви и дружеского понимания. И при этом нагло изменять ей, даже не пытаясь оправдываться! Не считая нужным даже говорить с ней об этом, хотя заранее известно, что она обязательно простит. Строить из себя ангела даже после того, как она ясно дала понять, что все знает!..


28 августа. Физически чувствую, как становлюсь подлецом. Странно. Об этом можно написать научный труд. Если его уже не написали. Будь я пообразованнее, я знал бы, написан он или нет. Анисса наверняка знает…
Нет, женщины не должны быть слишком преданны.


29 августа. На пляже народу слишком много, так как погода выдалась очень жаркая. Ифаду трудно назвать дочерью моря. Она даже не умеет плавать. Боится солнца – все время под навесом. У нее очень нежная белая кожа, вот в чем дело. Я даже думаю, что через пару лет она станет рыхлой и начнет стареть. И невольно вспомнилось смуглое и упругое тело Аниссы, которое еще надолго сохранит свежесть и молодость. С Ифадой мне сегодня скучновато. Захотелось вдруг рассказать ей об Аниссе.
Я вышел из воды и сразу же залез к ней под тент. Она, однако, не встретила меня ни словом, ни взглядом, а смотрела куда-то вдаль. Я вытянулся на подстилке, воспользовавшись ее бедрами как подушкой.

- Интересно, - произнесла она вдруг чуть ли не шепотом, - я всегда считала ту скалу неприступной, а там вон кто-то сидит…
Я посмотрел на Страсть. Эта самая высокая скала нашего острова называется так потому, что она до странности похожа на гигантский фаллос своей совершенной обтекаемостью и пропорциями. Кроме того, у ее подножья, уже в воде, находились два сросшихся круглых камня, которые соответствовали мошонке размерами и местом нахождения. «Мошонка» находилась под водой, и ее невозможно было разглядеть со стороны пляжа. Отливы же полностью ее обнажали, и тогда-то не заметить сходства скалы с детородным органом мужчины было бы величайшей наивностью. Итак, на Страсти действительно кто-то сидел. На самой вершине. Но скала находилась достаточно далеко, чтобы распознать сидящего было невозможно, тем более, если это был приезжий.
- Эта скала только кажется неприступной, Ифада. На самом деле с обратной стороны есть пологий лесистый склон. Почти до самой вершины. Дальше уже легко взбираться.
- А ты там был? – спросила она с интересом.
- Пойми, я вырос в здешних местах, и поэтому для меня эта скала не представляет такого интереса, как для окружающих.
- Ты там был? – повторила она с необычным упрямством.
- Нет, никогда.
Она помолчала, продолжая смотреть на Страсть.
- Неужели он собирается прыгать? – услышал я ее встревоженный шепот.
Человек на Страсти действительно вдруг вытянулся в полный рост и вскинул руки.
- Если он действительно будет прыгать, то это классный спортсмен… вроде меня, - сказал я и тут же почувствовал на себе восхищенный взгляд.
- А ты что, - мог бы сделать такой рискованный прыжок?
- В этом прыжке нет ничего рискованного, хотя скала очень высока. Весь риск заключается в подводных камнях, которых сейчас не видно. Но и они не могут помешать классному спортсмену.
- Вроде тебя… - твердо добавила она, поняв, что сам я теперь этого не скажу.
- Да, - ответил я неохотно, - эти камни можно легко обойти при желании и при наличии мастерства…
Человек на скале тем временем опустил руки и медленно исчез по ту сторону Страсти, лишив тем самым Ифаду потрясающего зрелища.
- Он ушел, - тихо произнесла Ифада не без сожаления в голосе.
- Струсил, - небрежно добавил я.
- Ах, так! А не потому ли ты так говоришь, что находишься сейчас здесь на пляже, а не там, на скале?

Ифада вдруг села, турнув меня со своих бедер, и пристально и вызывающе посмотрела на меня.
«Иди и прыгай», - говорили ее глаза.
- Так и знай, - ответил я, - туда я дойду только через сорок минут. Ты подождешь столько? Имей в виду, что мне еще возвращаться столько же. Я не собираюсь вплавь добираться до пляжа. Сегодня уже поздновато. Сделаем это завтра.
Лукавая улыбка преобразила ее лицо. Она покачала головой.
- Нет, Орми. Сделай это не завтра, а послезавтра. Пусть это зрелище будет для меня прощальным. Я ведь уезжаю тридцать первого.
Кляня себя за излишнюю хвастливость, я все же кивнул ей.

30 августа. Ифада вчера предупредила меня, что в предпоследний день своего пребывания в наших «чудесных местах» она на пляж не пойдет, - ей охота пройтись по нашим магазинам. Не знаю отчего, но это известие было на редкость облегчающим для меня. И еще, когда мы вчера ушли с ней с пляжа в ее номер, я… любви у нас тогда не получилось, так как я вдруг почувствовал, насколько она мне чужая. Мысли о прыжке, который мне предстоит сделать, угнетали меня. Присутствие Ифады, ее страстные поцелуи и ласки не облегчали, а усиливали жуткий стресс, который я начинал испытывать. Я постарался скорее уйти из гостиницы.
Зато, вернувшись домой, я понял, что спасаясь от дождя, попал под ливень, - уют, спокойствие, тепло… ласковая, любящая Анисса, ее ослепительная, хотя чуть-чуть грустная улыбка, - все это было на редкость милым, дорогим и до слез невечным вчера. И, хотя я в постели был больше нежен, чем страстен, она впервые за два месяца нашего супружества испытала, наконец, оргазм. Мне стало «как коню» понятно, что следовало быть именно нежным, а не страстным. Ведь Анисса – это всего лишь неискушенная девушка, которая пока еще с трудом воспринимает демонстрируемую мной страсть, и которая пока еще не в состоянии оценить ее адекватно, - не то что Ифада. Я поступал отвратительно, отворачиваясь и засыпая сразу после «страстной» любви. Я поклялся себе, что не буду больше с ней так поступать.
А сегодня… она просто не смогла пойти со мной на пляж, так как у нее начался приступ мигрени, а в такие дни врач ей категорически запретил резкие для тела перепады температуры. Я умолял ее просто составить мне компанию, посидев на берегу, но она ответила, что не удержится и бросится в море прямо в одежде, несмотря ни на что.
- Я останусь, Орми. У нас с тобой еще много теплых дней впереди. Только прошу: возвращайся скорее.
Последние ее слова могли даже и не звучать: я вернусь гораздо раньше, чем она думает. Потому что я по секундам все рассчитал: сегодня я на пляж не пойду. Возьму потихоньку машину и поеду на Страсть, приноравливаться к завтрашнему прыжку. На все это у меня уйдет не более двух с половиной часов, если не будет непредвиденных обстоятельств. Машина – то у Аниссы дрянь, если честно.

Вечер. Я проторчал на Страсти не менее полутора часов. Я никогда раньше не находился на такой высоте над морем. Оно казалось очень далеким и холодным, хотя день был весьма жаркий. И если на пляже я считал море своей вспыльчивой, властной, но все же родной матерью, то отсюда, со Страсти… оно казалось мне хитрой и коварной мачехой. Я не знаю, что меня ждет, когда я коснусь воды, прыгнув с этой скалы. Зато я знаю, что ни один житель наших мест никогда этого не делал. И вдруг мне пришла в голову жуткая мысль о том, что вообще никто никогда отсюда не прыгал. Вчерашний тип, появившийся здесь, вполне мог оказаться несостоявшимся самоубийцей. И в тоже время я, взывая к логике, признал, что при профессионально прыжке столкновения с камнями вполне можно избежать. Все зависит от моего хладнокровия и благосклонности фортуны. Что касается первого, то у меня сегодня этим даже и не пахнет, не говоря уже о завтра. Зато фортуна в последнее время была ко мне благосклонна. На нее-то мне и остается надеяться…

31 августа. Сегодня я сел за дневник с утра, еще никуда не выйдя, потому что мне хочется поскорее описать, а значит, еще разок пережить ночь, которую мне подарила Анисса. Точнее, мы подарили эту ночь друг другу. Сегодня я впервые сказал самому себе, что люблю ее. Что хочу жить с ней долго, всегда, вечно. Она спросила меня, почему я плачу. Я не ответил ей, разрыдавшись еще сильнее. Я страшно не хотел терять ее, терять это счастье, эту жизнь. Но мне в какой-то момент стало вдруг так тоскливо, что я почти физически ощутил, что завтра в это же время буду уже очень далеко…
Несмотря на мою истерику, а, возможно, именно благодаря ей, я любил Аниссу долго и страстно. Я не мог насытиться ею. Я так и не насытился ею. Моя маленькая «страсть» не успокаивалась ни на минуту. И Анисса, как и в прошлую ночь, была ублажена самым исчерпывающим образом. Она вилась в постели змеёй. Она исцарапала мне всю спину. Она стонала и плакала от наслаждения. Она вылизала языком все мое тело. Она завывала и вскрикивала настолько громко, что я опасался, не услышат ли нас соседи, хотя дом ее стоит особняком. Я хочу провести с ней много таких ночей.
Если Бог позволит мне сегодня выжить, то я за такую Его милость готов быть всю жизнь верен ей… и никогда не отвернусь от нее, пока она не заснет на моей груди. И даже если заснет… все равно.
И если я сейчас, пообещав это самому Всевышнему, преувеличиваю свои силы, и окажусь не способен сдержать свою клятву, пусть… Он убьет меня.
Сегодня, прощаясь с ней, я чуть подольше задержу на ней свой взгляд. Поцелуй мой будет длиннее, чем всегда, и дверь за собой я захлопну не сразу. Надеюсь, она не найдет в этом ничего странного. Но я просто не знаю, понятия не имею о том, как ей еще можно сказать на прощание о своей любви. Вряд ли есть такие слова.

***

Это была последняя запись в дневнике Орми. Я, тупо уставившись в последнее многоточие, надолго застыл. Кажется, я сидел так до самого рассвета. Какие только мысли не посетили меня за это время! Не буду сейчас распространяться о том, что я думаю о бедняге Орми. Скажу только одно: я люблю Аниссу не меньше, чем любил он, тем более, что ни разу не изменил ей за все восемь лет нашей совместной жизни, тогда как Орми, насколько я понял, изменил ей на третий месяц после женитьбы. Это по меньшей мере неправдоподобно. Каким же невиданным и неслыханным обаянием должна была обладать роковая женщина Ифада с ангельским лицом и золотистыми кудрями! Ифада… имя какое-то странно-страшное. Ведьминское. Я поежился. Стало жутковато. Захотелось к Аниссе… что за черт, меня вдруг осенила мысль, что я завидую Орми, хотя он уже давно мертв. А я завидую так живо, так мрачно, словно Орми только что вышел за дверь. Это потому, что Анисса любила его так, как не любила меня. Я, к примеру, никогда не слышал ее стенаний, стонов или… черт возьми, да ничего подобного. То, что пишет Орми – словно о другом человеке, а не о ней. Она никогда не целовала меня сама и не царапала мою спину. У меня и в мыслях не было, что она так может. Я трясу головой, словно пытаясь дать своим мыслям менее скачкообразный ход. «Встряска» пошла на пользу: наступило очередное «просветление». Вот какое: все восемь лет, что я живу с Аниссой, она ровно восемь раз не отпускала меня на пляж. И все восемь раз – 31 августа. Чего только не придумывала она! К каким только уловкам не прибегала! И всегда ей удавалось с легкостью убедить меня. Еще бы, я ведь доверял ей, я и не думал подозревать, что у нее что-то на уме. «Ведь впереди еще много теплых дней», - говорила Анисса.
Ну, что ж, вероятно, она просто суеверна и боится отпускать меня на море в день, когда погиб ее Орми. Э, да я все-таки кое-что для нее значу, если она боится меня потерять! Я улыбаюсь этой своей мысли, потому что она нова и приятна для меня. Но уже сейчас я почувствовал, что хочу убедиться в этом еще раз. А для этого мне следует просто-напросто поупрямствовать, когда она станет убеждать меня, не идти на пляж через несколько дней – ведь до очередного 31 августа остаются считанные дни. Да, я стану упрямиться и требовать объяснений. Зачем? А так просто. Я хочу убедиться, что я ей небезразличен, я хочу увидеть проявления этого небезразличия. Хочу, чтобы она долго упрашивала меня не ходить к морю, - возможно, она и проговорится о своем муже, о котором я раньше знать не знал, поскольку не был уроженцем этих мест, и мне никто из ее соседей, родных и знакомых ничего не говорил о погибшем первом муже моей жены. Она, видимо, упорно скрывала это от меня. Почему? Ну, погоди же, дорогая моя. Я заставлю тебя помучиться тридцать первого сего месяца. Возможно, ты сама проговоришься мне о своем Орми, - раньше-то я был слишком покладист и сговорчив, но теперь…
Наверное, старина Орми был прав, считая, что всем мужчинам в той или иной мере доставляет необъяснимое удовольствие причинять страдания любящей и преданной женщине. Меня Анисса не любит, и никогда не говорила мне о своей преданности, которая, впрочем, проявлялась в ее равнодушной уступчивости: «Делай как хочешь», «Поступай, как считаешь нужным», «Я сделаю так, как ты скажешь», «Ты ведь такой умный, я полностью доверяюсь тебе» и прочие ее фразы, которые говорили не столько о преданности, сколько о желании поскорее отделаться, - но внешне это выглядело именно как преданность и покорность. Впрочем, кто знает, - возможно, стань я к ней менее внимателен и имитируй я большее к ней безразличие, картина изменится. Да, я твердо решил использовать эти несколько дней для подготовки почвы, а 31 августа помучить ее своей непреклонностью.

***

Ну конечно! Она ни в какую не хочет отпускать меня на пляж.
- Послушай, Карем, что я тебе скажу, - она заискивающе улыбается, и я обнаруживаю, что никогда раньше не замечал за ней такой улыбки, - ты ведь сможешь сделать это ради меня, ведь я не прошу тебя ни о чем сверхъестественном. Пойми одну вещь… это мой - мой! - день. Сделай то, о чем я прошу тебя, останься сегодня дома.
Я пытаюсь возразить ей. Я выискиваю слова, которые могли бы оказаться весомее ее убеждающих фраз. И ничего не могу найти. Знаю, что потом, когда все будет уже позади, мне придут в голову десятки доводов, которые я мог бы с успехом привести, но сейчас, когда они нужны, их, увы, нет. И я просто говорю то, что есть.
- Я хочу на пляж. Я пойду… и все, - произношу я идиотским тоном.
Она слегка приподымает брови.
- Что ты сказал?
- Ухожу на пляж. Ты идешь? – спрашиваю я так, словно разговор только что начат.
- Ты что – глухой? Я же тебе битый час объясняю…
- Объясняешь? Это ты называешь объяснением? Единственное, что я понял из этого твоего объяснения, - это то, что впереди много теплых дней…
Она с нескрываемым интересом остановила на мне свой взгляд. Еще бы! Я никогда раньше не говорил с ней таким тоном.
- Странно, Карем, - сказала она наконец, - ты ведь никогда не был таким упрямцем.
- Да? А теперь буду! Это, кажется, идет на пользу нам обоим.
Она улыбнулась.
- Возможно. Только прошу тебя: не сегодня. – голос ее изменился – Сегодня мой день, тебе понятно?
- Я понял только одно: ты сумасшедшая. Я ухожу на пляж. Ты идешь?
Я увидел, как у нее дрогнул подбородок. Но я решил не отступать, пока она не проговорится об истинной причине своего суеверного опасения и не скажет, что боится за мою жизнь, что не хочет терять меня, потому что я ей дорог и необходим.
Если это правда, то почему бы ей, черт побери, не сказать мне это? Я в конце концов имею право слышать то, что мне причитается! И тут я услышал:
- Уходи и можешь не возвращаться.
Это было смертельно для меня. Не возвращаться к ней… а зачем мне тогда жить? Я решил взять быка за рога:
- Может быть, ты боишься за мою жизнь из-за того, что тридцать первого августа… кто-то погиб?
Она не задумалась ни на секунду и ответила тем же тоном, каким произнесла предыдущую фразу:
- Можешь думать об этом все, что тебе понравится. Уходи, если не передумал, не усмирил свое идиотское упрямство. Оно бессмысленно, поверь мне...
- Ну, хорошо. Я останусь. Только ответь мне на один вопрос. Я… прекрасно помню, что в течение восьми лет ты именно в этот день просила меня остаться. И я, ни о чем не спрашивая, оставался. А вот что касается тебя,… то ты в этот день непременно куда-то уходила. Вопрос: куда?

Анисса вдруг снова стала заискивающей и еле слышно залепетала:
- Позволь… позволь мне не говорить об этом. Я скажу только то, что и сегодня пойду туда же. Я понимаю, все выглядит так таинственно, но ты сам подумай: что же тут может быть таинственного? Ну, подумаешь, - сбегала к подруге по колледжу, к Иозе. Я всегда делаю это в последний день лета…
Я чувствовал, что она лжет. Это меня страшно удручало. Господи, ну почему же она не хочет сказать мне столь очевидной и приятной для меня правды? Неужели ей трудно произнести: «Карем, милый, ты мне нужен, я боюсь за тебя, я не хочу тебя терять, - дело в том, что сегодня день гибели моего первого мужа…». Поняв, что я даже клещами не вырву из нее этих слов, я горько вздыхаю и направляюсь к двери.
- Если бы сейчас не солгала мне, я бы остался. Но ты не хочешь быть со мной искренней. И я ухожу. На пляж. Купаться, плавать, заплывать очень далеко…
- Обещай, что вернешься ровно через час! – воскликнула она мне вслед.
Я остановился у приоткрытой двери. Я произнес кощунственную фразу:
- Для того, чтобы утонуть, достаточно и пяти минут, - и исчез за дверью, страшно сердитый на нее за то, что она так и не высказала вслух своих опасений за мою жизнь, и к тому же солгала мне насчет Иозы, о которой я впервые слышу, если не считать того, что я читал в дневнике Орми.

Впрочем, я и представления не имею, куда и зачем она ходила все эти восемь лет в последний день августа и куда она наверняка пойдет сегодня. Не думаю, что у этого несчастного есть могила. Думаю, он так и сгинул в море. Однако, мне это сейчас совершенно безразлично: я зол на нее и знаю главное: она не только равнодушна ко мне, но и скупа на добрые слова даже тогда, когда они реальны и актуальны, - и все это - в обмен на мою любовь, верность, понимание и заботу. Тогда как наглый и бесцеремонный Орми (да простит меня Господь) вовсю пользовался ее лучшими качествами.

На пляже все как обычно. Народу – тьма. Море теплое и ласковое. Я посмотрел на Страсть. Страсть как Страсть. Мимо меня пробежала стайка приезжих девчонок-подростков. «Это будет сегодня», - услышал я голосок одной из них. «Да, - подумал я тогда, - и у них есть свое «сегодня». Однако все на пляже показалось мне нынче странным. Во-первых, действительно, очень много народу, причем, - и местных, и приезжих. И в разговорах у них есть что-то особенное: будто весь пляж говорит об одном и том же. Проскальзывают фразы типа «какой-то сумасшедший», «не сумасшедший, а смелый», «ну да, экстремал…» Народ на пляже словно ждал чего-то. Все говорили о чем-то мне совершенно непонятном, и в то же время известном и понятном всем, кроме меня одного. Я даже подумал, что если я спрошу кого-либо, о чем тут собственно речь, меня точно засмеют. И я решил, что ничего не стоит подождать, спокойно уселся на песке, прислушиваясь к разговорам пляжной публики. «Я вот специально приехал посмотреть…». «И я. Я даже захватил камеру. Надеюсь, схватит, хотя и далековато». «Да, это уникально. Такого не увидишь нигде, по крайней мере, бесплатно». «И уже который раз… восьмой?». «Девятый, мадам, девятый». Эти разговоры были, конечно, странными, но я не стал вдаваться в их смысл, так как был поглощен своими мыслями.

Выкупавшись, я вышел на песок и лег на подстилку. Глаза мои слипались. Я лежал в полусонном состоянии довольно долго, и четко помню, что очнулся от внезапно наступившей тишины. Галдеж на берегу вдруг резко оборвался, и не было слышно ничего, кроме шума моря и крика чаек. Я сел на песке, озираясь по сторонам. Все взоры были обращены на Страсть. Некто даже нацелил видеокамеру. Взглянув на скалу, я увидел неподвижно стоявшего там человека высокого роста, он стоял у самого края. К моему немалому изумлению, он вскинул руки и… боже, какой прыжок! Долгий, плавный, уверенный, спокойный и… просто художественный. «И неуклюж же был этот Орми, если сломал себе шею там, где другие развлекаются ежегодно, да еще вот так, - словно море – дом родной». Эта мысль пришла мне в голову под бурный всплеск аплодисментов, которых был удостоен на расстоянии мужественный незнакомец. Люди обменивались впечатлениями. Когда вдруг грому аплодисментов эхом ответил гром перед ливнем. Черные тучи, взявшиеся буквально из ниоткуда, сгущались над морем с фантастической скоростью, и веселая публика бросилась собирать свои вещи, чтобы поскорее удрать из-под ливня. Я, конечно, последовал их примеру, успев, однако, заметить на пустеющем берегу женщину, уже немолодую, но страшно привлекательную, которая продолжала спокойно сидеть на песке. У нее были длинны белокурые волосы. Она, оставшись уже почти в полном одиночестве на берегу, покачивалась из стороны в сторону, и повторяла, словно полоумная:
- Это было только для меня. Не для вас, а для меня. Только для меня…

Вернувшись в наш с Аниссой дом, я нашел его пустым. Аниссы не было нигде. Я ждал ее довольно долго. Я читал детектив. Я смотрел телевизор. Я был уверен, что она придет.
Каким же я буду болваном, если так и не догадаюсь, отчего сегодня столь внезапно прогремел гром и началась гроза!..

Ереван, 1993